не являться, понятно?
И снова раздался громоподобный смех.
Листопад взял с собой командирский паек и с вещевым мешком за плечами отправился в путь.
Он шел, и ехал, и опять шел мимо уцелевших и разрушенных деревень.
Чем ближе к Кувшиновке, тем больше он торопился. Даже попутные машины не могли унять его нетерпения.
Вот наконец и памятная горка с тремя старыми березами. Оттуда должна показаться Кувшиновка.
Листопад ускорил шаг.
Он уже представлял себе во всех подробностях встречу с Настенькой, видел ее глаза, сначала изумленные, потом счастливые. Сперва она не в силах тронуться с места, потом бросается на шею и горячо-горячо шепчет какие-то особенные слова.
Но где же все-таки Кувшнновка? Деревне давно бы пора показаться, а ее все не видно. Вдали на пустыре лишь чернели зловещие квадраты золы. Листопад ускорил шаг, он почти бежал навстречу своему несчастью.
Ни домов, ни жителей. Обугленные березы у плетней. Черные остовы печей, стоящих под открытым небом.
Может, он ошибся?
В шалаше, покрытом лоскутами ржавой кровли, Листопад нашел двух связистов.
— Какая это деревня?
— Кто же ее знает, товарищ лейтенант! Была деревня, да вся вышла. Сутки здесь, а живой души не видели.
Раньше прохожий, попав в незнакомую деревню, мог окликнуть мальчонку, старуху, мог прочесть вывеску сельсовета, почты, правления колхоза, сельпо. Как же теперь?
Листопад направился в другой конец деревни, мимо обгоревшего сруба колодца. За околицей, у развилки дорог, он нашел на обочине шест с дощечкой: «Кувшиновка». Посидел на придорожном камне, потом поднялся и медленно, как погорелец, который навсегда распрощался с руинами родного дома, пошел прочь…
В соседней деревне Бобылево уцелело несколько домов. Листопад обошел дома один за другим и все расспрашивал о Настеньке, о Петровне.
— Кто же их, сынок, знает, — сказал старик, который сидел на завалинке сгоревшего дома. — Молодежь почти вся в Милехинские леса подалась. Проживают там в партизанском звании.
Старик показал рукой куда-то на запад.
Пожилая женщина, которая работала на огороде, сказала:
— Нет, хороший человек, ничего я тебе про Петровну не скажу. Настю, может, в неметчину угнали зимой, а Петровна все-таки женщина в возрасте.
Листопад зашагал дальше.
— Петровне-то, хороший человек, ты кем приходишься? — крикнула ему женщина вдогонку.
— Зять я, — отозвался Листопад, не останавливаясь и не повернув головы.
А девушка, пробегавшая куда-то с пустым ведром, ответила:
— Настя? Из Кувшиновки? Это которая на птицеферме работала? Конечно знаю. Она, наверно, в санитарки записалась. Из Кувшиновки много девчат в армию ушло. Дождались своих и ушли…
«Что же, очень может быть», — думал Листопад, покидая Бобылево. Он живо представил себе Настеньку в шинели, в тяжелых сапогах, с санитарной сумкой через плечо. И когда он думал так, ему легче шагалось.
1943
Где эта улица, где этот дом
енерал дал отпуск всем четырем саперам, подорвавшим мост.
Мельничук уехал куда-то на Полтавщину, Скоморохов — в Вологду, Гаранин подался в городок Плес, лежащий на Волге, а Вишняков заявил, что едет в Смоленск.
— Ну куда ты поедешь? — пытался отговорить его командир взвода Чутко. — Человек ты одинокий…
— «Одинокий, одинокий»! — передразнил Вишняков. — Может, у меня родные в Смоленске проживают.
— Насчет родных ты, конечно, заливаешь, но отговаривать больше не стану. Сам пожалеешь.
— Все едут, один я сиди на месте! Раз отпуск дан, — значит, имею полное право уехать! — ворчал Вишняков, укладывая вещевой мешок.
Насчет родни Вишняков соврал, но оставаться очень не хотелось: что он хуже других, что ли?
А кроме того, Вишнякову показалось, что взводный отговаривает его от поездки с умыслом — не хочет остаться без помощника, не хочет лишних хлопот.
— Не найду родичей, могу сразу обратно податься, — сказал Вишняков, уложив в мешок сухой паек. При этом он примирительно протянул взводному пачку «Дели», подарок генерала.
И только когда Вишняков взгромоздился на попутную машину и полк остался далеко позади, его начали одолевать сомнения. Может быть, Чутко прав? Какой смысл мытариться несколько суток и вернуться более одиноким, чем прежде?
Чем дальше он отъезжал от полка, тем сиротливее и неуютнее чувствовал себя в кузове чужой машины.
Смоленск встретил его толкучкой у железнодорожного переезда. По обе стороны путей толпились машины. Все нетерпеливо поджидали, пока маневровый паровозик, страдающий старческой одышкой, угомонится и перестанет шнырять взад-вперед, как казалось всем шоферам, без толку и без всякого смысла.
Шоферы давали гудки, иные пассажиры нетерпеливо покрикивали на стрелочницу у шлагбаума. Вишняков достал кисет и спокойно стал сворачивать самокрутку. Торопиться ему было некуда.
Потом он слез с машины, чинно поблагодарил шофера и не спеша направился в город. Он шагал по тротуару, старательно обходя бело-голубые лужи, в которых отражалось апрельское небо.
До этого Вишнякову довелось побывать в Смоленске раз в жизни, полгода назад, когда их батальон первым вступил в заречную часть города.
Дивизия их носила с того дня название Смоленской, и Вишнякову, когда он собирался в дорогу, казалось, что по одному этому он будет чувствовать себя в городе как дома.
Но сейчас мимо него шли чужие люди, которым не было никакого дела до приезжего. Все торопятся, все озабочены, все сосредоточенно смотрят себе под ноги, боясь оступиться в лужу на разбитом тротуаре, который тянется вдоль разрушенных домов.
Вишнякову казалось, что вот он пройдет эту искалеченную улицу, а за ней наконец-то начнется настоящий город. Но квартал за кварталом оставались позади, а живой, невредимый город все не показывался — те же руины, те же пустые каменные коробки, выстланные внизу черным нетающим снегом.
В такой погожий день пешеходы обычно держатся поближе к краю тротуара, потому что каплет с крыш и льет из водосточных труб. Но в этом городе с крыш не каплет и трубы всегда сухи, потому что крыш нет.
Вишняков запрокинул голову. Бело-голубое небо смотрело на него из проемов в стене. На высоте третьего этажа повисла кровать, скрученная огнем, а рядом прилепилась к стене печь в белых изразцах. Люди всегда тянутся к теплу, кровати всегда жмутся к печам, и вид обугленной кровати у холодной навеки печи заставил сжаться сердце.
Оттого что дома были разрушены и небо смотрело из окон, улица казалась просторнее, чем была на самом деле.
Дорога шла в гору. Как будто бы Вишняков проходил здесь в день боя, но тогда улица не показалась ему столь крутой. Он вспомнил, что шел тогда с полной выкладкой — с винтовкой, с миноискателем, — и день был теплее, чем сейчас, и уйму верст отмахал он
